Всем нам суждены после смерти - выходы в сон...
Много лет говорил пророк к ученикам своим, к чужим людям и врагам его учителей; увидев, что изранены его ноги, обуглена душа и испачкана одежда, он утомился и сел в пыль у городских врат, чтобы любой житель города, на площади которого он кричал столько лет, мог подойти к нему - и вопросить, либо бросить камень и грязь. И узрел он тогда, что в землю, а не в камень были брошены его слова и приходят к нему те, кто несет в устах своих в дар ему мед либо яд. Ничто не отвергал он, ибо бессилен был отвергнуть дары: слава его расправила крылья, вознеслась под небо и пела многими голосами, и была она сильнее и громче его души.
Так узнал пророк, что ныне на площадях к народу говорят - другие, не те, кто ходил за ним, а те, кто слушал ранее голос его, не выходя навстречу, либо же слышал лишь пение его славы. И называют они себя - его подлинными учениками, продолжающими его дело, несущими в народ его Песнь.
Не выходил он к ним и не говорил он к ним, ибо страшно и мерзостно было ему видеть их глаза и лица. Слава же его смеялась его слабости и сияла все ярче и ярче.
Наконец пришел к нему один из них, облаченный в черные одежды, и туман сомнений был ему плащом.
- Я пришел спорить с тобой. - сказал он. - Я сам нашел свет, отблески которого увидел в глазах твоих, когда ты говорил к толпе в минувшие годы; я нашел его, понял его и отверг. Выслушай же меня...
Иссохшей рукой оперевшись о раскаленные камни, приподнялся пророк с земли и плюнул ему в лицо:
- Уходи, - сказал он.
Побледнел и пошатнулся пришедший, закрыл рукою кровоточащую язву на лбу, оставленную плевком пророка, кивнул и ушел, унося в ране - боль, в душе - обиду, в сердце - любовь к своей отверженности.
Пророк же припал губами к раскаленным камням, закрыл голову своими лохмотьями и разрыдался. Сухими и ядовитыми были его слезы:
- Уходи... уходи, ты не увидишь этого, возлюбленный ученик мой, зеркало мое...